«Говорить по-польски воспрещается…»

Такие плакаты висели в XIX веке в Варшавском университете

Большинство колониальных империй мира (от Римской империи и державы Чингиз-хана до Великой Британии) прежде всего требовали от зависимых народов и территорий полной и своевременной уплаты налогов в казну метрополии.

От местных элит, кроме того, требовались постоянные (и достаточно формальные) доказательства политической, экономической и военной лояльности.

Уровень эксплуатации мог быть непосильно высоким, товарообмен – несправедливым, призыв туземцев в колониальную армию – безжалостным, но чаще всего на этом «ужасы колониализма» и заканчивались. Пока налоги поступали исправно, без особой необходимости в душу к покоренным народам правители метрополии старались не залезать.

И только Российская империя (в различных своих ипостасях, в том числе и после 1917 года) стоит особняком.

Методичный, систематичный, пунктуальный сбор налогов (хоть с чужих, хоть со своих) ей всегда плохо удавался.

Набор «кнутов и пряников» для местных элит также всегда был невелик. И если для слаборазвитых народов Северной и Центральной Азии этого, в общем-то, хватало, то представители более цивилизованных этносов (особенно - в европейской части) никогда не были полностью лояльны ни Москве, ни Петербургу.

Поэтому никого не удивляло, что и до, и после 1917 г. целый ряд национальных окраин империи (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Галиция, Волынь, некоторые закавказские регионы) экономически и даже политически жил намного лучше, чем центральные - чисто русские территории.

Но в одном российско-советская империя превзошла все остальные: она всегда болезненно жаждала, чтобы подданные ее любили. И, чтобы стать единственным, монопольным, эксклюзивным объектом любви, вытаптывала в душах людей все остальное.

По крайней мере, пыталась вытоптать.

«500»
Слова и музыка – Борис Гребенщиков

Пятьсот песен - и нечего петь;
Небо обращается в запертую клеть.
Те же старые слова в новом шрифте.
Комический куплет для падающих в лифте.
По улицам провинции метет суховей,
Моя Родина, как свинья, жрет своих сыновей;
С неумолимостью сверхзвуковой дрели
Руки в перчатках качают колыбель.
Свечи запалены с обоих концов.
Мертвые хоронят своих мертвецов.

Хэй, кто-нибудь помнит, кто висит на кресте?
Праведников колбасит, как братву на кислоте;
Каждый раз, когда мне говорят, что мы - вместе,
Я помню - больше всего денег приносит "груз 200".
У желтой подводной лодки мумии в рубке.
Колесо смеха обнаруживает свойства мясорубки.
Патриотизм значит просто "убей иноверца".
Эта трещина проходит через мое сердце
В мутной воде не видно концов.
Мертвые хоронят своих мертвецов.

Я чувствую себя, как негатив на свету;
Сухая ярость в сердце, вкус железа во рту,
Наше счастье изготовлено в Гонконге и Польше,
Ни одно имя не подходит нам больше;
В каждом юном бутоне часовой механизм,
Мы движемся вниз по лестнице, ведущей вниз,
Связанная птица не может быть певчей,
Падающим в лифте с каждой секундой становится все легче.
Собаки захлебнулись от воя
Нас учили не жить, нас учили умирать стоя
Знаешь, в эту игру могут играть двое.